Вопрос о значении духовных даров не из простых и требует некоторой осторожности при своем рассмотрении.
С первых слов хочу оговориться, что не настроен враждебно по отношению к учению пятидесятников и не желаю поддерживать ненужной полемики, но простое евангельское исповедание имеет собственную позицию на этот счет, которую мы не пытаемся навязать другим христианам, тем более путем риторических (словесных) ухищрений. Наши аргументы основаны на библейском материале, поэтому сравнив их с доводами пятидесятнических апологетов, Вы, уважаемый Читатель, сами сможете сделать выбор с Божьей помощью.
О духовных дарах повествуют нам следующие тексты Писания: 1 Пет. 4:10-11; Рим. 12:6-8; 1 Кор. 12:8-10,28-31 и Еф. 4:11. В начале отметим общие наблюдения. Поскольку в этих местах Нового Завета перечисление даров Духа Святого не совпадает, и нет единого их списка, можно заключить, что Писание не причисляет их к разряду доктрин, наделенных однозначным и неизменным значением. Это означает, что отдельные дары нужны церкви всегда, другие же проявляются в ней эпизодически, время от времени и в случаях особой надобности. Поэтому не все дары требуют проявления в каждой общине, но их выражение находится в зависимости от ситуации востребования или нужды. Также можно видеть, что дары даются не столько для личного духовного укрепления, сколько для служения другим и для пользы всей общины (1 Кор. 10:24; 14:3,12).
Некоторыми дарами нельзя пользоваться однозначно, например, даром исцеления, поскольку Дух Святой «по Его воле» не только разделяет их, но и уделяет (Евр. 2:4). Он был вправе не давать исцеления Павлу, Трофиму и Тимофею, так что для них использование этого дара противоречило бы воле Божьей.
Крещение Духом Святым не совпадает с водным крещением. Хотя служителя и обязаны совершать молитву о ниспослании Духа Святого и Его даров в жизнь крещенного человека, только Бог знает точно возрожден ли этот человек в действительности или же нет. Да, мы знаем, дела иногда могут свидетельствовать о возрождении (Мф. 7:16), но не всегда. Дело здесь в том, что внутреннее духовное состояние не всегда соответствует внешнему поведению человека. Бывает так, что неискренний человек только делает «вид благочестия, но силы его отрекся» (2 Тим. 3:5). При этом его дела не могут служить признаком его спасения, поскольку совершены из нечистых побуждений.
Наконец, крещение Духом Святым, как и плоды Духа Святого, следует отличать от даров Духа Святого. Крещение Духом Святым дается человеку в момент его уверования («такой же дар, как и нам» Деян. 11:17), плоды же появляются позднее и не сразу, а по мере нашего послушания Духу Святому и усвоения Его даров. Дары не всегда проявляются сразу, но иногда требуется некоторое время для познания своего дара, его раскрытия и применения. Бог не может дать Свои дары людям неподготовленным для этого или не умеющим ими пользоваться для общего блага.
О характере проявления духовных даров важно сделать два замечания: не все дары являются одинаковыми по значению и постоянными во времени, а также ситуацией, относящейся к теме даров, легко злоупотреблять.
Рассмотрим первое замечание. Непостоянность даров имеет разную форму:
1. Некоторые из них даны временно. Например, дар апостольства не мог принадлежать никому из других верующих, кроме двенадцати учеников Иисуса Христа, потому что тесно связан с критерием свидетельства их как очевидцев о делах и словах их Учителя (Деян. 1:21-22), а также исключительным правом формирования доктрин (см. «учение» в Деян. 2:42; 6:4). Со смертью апостолов полномочия этого дара (см. 2 Кор. 12:12) исчезли, зафиксировавшись в письменном виде в форме их посланий, вошедших в Новый Завет. О завершении процесса создания новозаветного учения говорит прошедшее время в текстах Иуд. 3 и 1 Кор. 15:1.
2. Некоторые из них преследовали цель заложения доктринального и организационного «фундамента» церкви. Так в тексте Еф. 2:20-22 в одном ряду с даром апостольства стоит дар пророчества. Этот дар имеет новозаветный смысл, о чем мы поговорим несколько ниже. Заметьте, что служение апостолов и пророков отнесено к совершившемуся действию («бывши утверждены», а не «утверждаясь» подобно «имея») в развитии церкви («основание»). Церковь таким образом имеет две стадии своего развития: завершившуюся временем апостолов и пророков («уже утверждены») и продолжающуюся («возрастая»), однако первая является уникальной и неповторимой в наши дни.
3. Особняком стоят так называемые чудодейственные дары. В тексте 1 Кор. 12:9-10 эти дары (веры, исцеления, чудотворения и далее) структурно выделены в отдельную группу. Эти дары были временными в силу временности их функции «подкрепления слова последующими знамениями» (Мк. 16:20). Текст Марка описывает по отношению к первым верующим без различения оба вида даров: временных и постоянных. Отличие между ними можно провести лишь при помощи других мест Писания. Необходимость даров состояла в том, чтобы «засвидетельствовать от Бога» верность спасающей вести, которая раз и навсегда утвердилась посредством этих даров (Евр. 2:4). Выражение «в нас» означает ту же ситуацию первой церкви, когда временные и постоянные ее функции еще не различались.
Нам нужно реально представлять себе условия возникновения христианской церкви. Представим себе ситуацию: Павел начал проповедовать в ефесской синагоге. У евреев тех дней сразу же возникал ряд законных вопросов: «Мы слышим от тебя нечто новое. Позволь поинтересоваться, откуда у тебя это знание? Как мы можем знать, что ты несешь весть от Бога? Кто тебя послал? Какое ты имеешь право учить нас таким вещам? Чем подтвердишь свои полномочия?» Он отвечает: «Сам Бог дает вам свидетельство в исцелении больных и в изгнании бесов. Если бы я не был послан Богом, не мог бы творить этого». Чудеса подтверждали его статус как апостола, имевшего право говорить от имени Бога. Этот же авторитет был необходим Павлу, чтобы разрешать разномыслия среди христиан и решать вопросы доктринального характера.
Обслуживающим проповедь Евангелия со стороны первого поколения христиан значением мы можем объяснить тот факт, что в последующее время чудодейственные дары проявлялись редко и весьма ограничено в ситуациях, где проповедь Евангелия не могла опереться на Писанное Слово и изложение церковных и библейских доктрин. Когда же Новый Завет был написан, а доктрины Церкви сформированы, надобность в чудодейственном подтверждении проповеди отпала. (в частности там, где проповедь Евангелия была провозглашена). В этом случае произошло то же, что в Ветхом Завете: «У них есть Моисей и пророки, пусть слушают их» (Лк. 16:29). Разумеется, речь здесь шла о Священном Писании, из-за которого Лазарю было отказано в проявлении чуда воскрешения. Только особые люди могли стоять у написания книг Нового Завета, проповедовать же его могли многие.
Дар исцеления был временным не по своему назначению, но по своей форме. Например, апостолы распоряжались им в качестве знамения и лично, но со временем этот дар перестал проявляться в индивидуальном использовании (Павел не мог исцелить Трофима – 2 Тим. 4:20 или Тимофея – 1 Тим. 5:23), но продолжал практиковаться на других условиях – в присутствии пресвитеров и личном исповедании грехов (Иак. 5:14-15). Необходимо ли сегодня совершать исцеления с учетом этих условий? Непременно!
4. Некоторые дары имели переходное значение и сочетали в себе ветхозаветную терминологию и новозаветный смысл. Приход Иисуса Христа в мир и его спасительная миссия изменили характер самой роли Духа Святого. Раньше Дух Святой вдохновлял пророков на написание книг Священного Писания, с приходом же Христа, как полного Выразителя Божественной истины (Евр. 1:1), эта надобность исчезла. С тех пор Дух Святой не создает Писание, а лишь его истолковывает («напомнит вам все, что Я говорил вам» — Ин. 14:26; «будет говорить, что услышит»; «от Моего возьмет и возвестит вам» — Ин. 16:13-15).
Это обстоятельство сильно изменяет содержание дара пророчества, который теперь становится сильно зависим от записанного Откровения и не может дополнять или противоречить ему. Поэтому дар пророчества есть дар истолкования Писания, он не добавляет к нему какую-то новую информацию, а открывает новые значения и способы применения того, что уже известно из Написаного Откровения Бога, содержание которого не можно изменить. Поэтому от новозаветного пророчества люди получают назидание (1 Кор. 14:3).
Замечание Павла «желаю… лучше, чтобы вы (все) пророчествовали» (1 Кор. 14:5) нужно понимать именно в этом смысле. В то время два человека могли находиться в одном собрании: Павел, который произносил апостольски авторитетную и непогрешимую истину, и, например, Тит, который служил обычным даром пророчества, используя просто назидательную проповедь. Слова Павла попали в Новый Завет, а Тита нет. Первый еще был пророком в ветхозаветном смысле, а второй — лишь в новозаветном. Неизменная же цель каждого пророчества всегда состояла в провозглашении слов Божьих.
Касательно замечания относительно возможности злоупотребления темой даров следует отметить следующее.
Прежде всего, эти дары принадлежат строго определенным и избранным для этого Богом людям («иному дар целительства»), но не всем членам церкви («разделяя каждому особо»). Он не является единственным или одним из признаков крещения Духом. Крещение Духом — это акт посвящения себя Богу и вхождения (погружения) в церковь (1 Кор. 12:13). Все крещены, но не все обладают одним из даров. В этом (собирательном) смысле нужно понимать и текст Мк. 16:17-18.
С другой стороны, даром нельзя повелевать или владеть им как предметом. Дух Святой использует его «как Ему (а не нам) угодно» (1 Кор. 12:11,18). Поэтому к дару нельзя относиться как к собственности и повелевать им, как нам заблагорассудится. По большому счету он не наш, а Духа Святого. Когда Он считает нужным, Он задействует его, но требовать от Духа Святого чего-либо, как это делали коринфяне, недопустимо.
Призыв Павла «ревновать о дарах больших» (1 Кор. 12:31) подчеркивает более высокий статус пророчества (1 Кор. 14:1,3-5,39), который должен быть подчинен духу любви (см. «достигайте любви» в 1 Кор. 14:1), к описанию которой он и переходит в следующей главе. Этот призыв вовсе не разрешает нам самостоятельно выбирать полюбившиеся нам дары. В таком случае в церкви остались бы только выгодные «сосуды для почетного употребления» и навсегда бы исчезли всесторонне полезные дары (см. 1 Кор. 12:29-30). «Больший» дар — это дар, приносящий наибольшую пользу, причем не обладающему им, а другим людям. Вот о чем, призывает ревновать Павел. Дар пророчества лучшим образом отвечает этой цели, если подконтролен требованиям любви.
С другой стороны, дар языков коринфян был не тем же даром языков, которым обладали апостолы. Приравнивание дара языков к слову «наречиями» (греч. «диалэкт(о)») в Деян. 2:6,8 — красноречивое тому свидетельство. Также слова «говоря» и «говорящие» в ст. 7, а также «говорящих» в ст. 11 совершенно одинаковы, хотя применяются к разным людям: «говорящим» апостолам и их слушателям. Ст. 11 также говорит о «наших» языках (греч. «хемэтэрайс глоссайс» — «нашими языками»), что указывает на языки иностранные или грамматические, подобно ст. 8 (см. греч. «идиа диалект(о) хем(о)н» — букв. «(на) собственном наречии нашем»). Все это говорит в пользу понимания дара языков, полученного апостолами, в значении разговорной и членораздельной речи. Во свете таких данных мы должны толковать и другие случаи проявления этого дара, описанные одним и тем же автором (Деян. гл. 10 и 19). Фраза «величающих Бога» из Деян. 10:46 говорит о том, что их кто-то понимал (ср. Деян. 11:17), а слово «пророчествовать» из Деян. 19:6 указывает на «павловое» понимание данного дара (ср. 1 Кор. гл. 14). При этом важно помнить, что дар был определенным «знамением» и для самих верующих, чтобы они не боялись идти к язычникам (Деян. 10:45-47; 11:17). Петр говорит, что присутствовавшим в доме Корнилия был дан «такой же (греч. «исен» — «равный») дар, как и нам» (Деян. 11:17).
Здесь нам стоит отметить еще одно заблуждение касательно истолкования дара языков апостолов. Оно утверждает, что чудо было совершено не над говорящими, а над слышащими слова апостолов. Иными словами, местные люди слышали их говорящих на арамейском языке, тогда как все приезжие — каждый на своем. Такое перебрасывания чуда с говорения, на слышание — оригинально, но не соответствует тексту, отдающему предпочтение «говорению», а не слышанию, и отмечающему именно апостолов как получателей Божественного дара (см. «явились», «исполнились», «получили», «давал» в Деян. 2:3-4).
Нигде не говорится, что получившие дар Святого Духа стали «слышать (понимать) иные языки», но только «говорить». Данное же истолкование не позволяет самим апостолам знать то, что происходило в ушах их слушателей. Они бы даже не заметили никаких перемен. В таком случае, чудо бы совершилось с Петром и его спутниками, а не с теми, на кого «излился дар Святого Духа» (Деян. 10:45). Лука же говорит о том, что «народ собрался» лишь позже, когда услышал «шум» (Деян. 2:6). Он пишет: «Каждый слышал их говорящими его наречием», а не просто «каждый слышал свое наречие». Если бы это мнение было верным, дар «языков» следовало бы Луке назвать даром «ушей».
Коринфяне настолько искали видимых для внешнего созерцания даров, что фактически изобрели себе искусственный (не обязательно бесовский) дар. Этот дар был основан на психологическом подражании апостольскому дару языков, который был понятен для слушателей (Деян. 2:11). Коринфского же дара не понимал никто: ни сами говорящие, ни слушающие. Павел определяет назначение дара языков как «знамение для неверующих» (1 Кор. 14:22). При этом данное «знамение», т.е. знак, часто неправильно истолковывалось.
Языковая ситуация периода начала распространения христианского учения была такова, что апостолам для выполнения своего поручения не было времени учить десятки диалектов тех народностей, которые населяли Римскую империю. Поэтому Бог наделил первых христиан и особенно очевидцев жизни Христа — апостолов — даром говорения на иностранных языках. Деян. 2 гл. повествует нам о том, что люди были удивлены чудом владения тем языком, которым апостолы никогда не разговаривали. «Знамение» же для них, а на самом деле для представителей других народов, состояло в том, что Бог, обращаясь устами первого поколения христиан к людям разных народов на их собственном наречии, тем самым показывал, что Он принимает их в Свою семью. Этим демонстрировалась истина о том, что Бог стал Спасителем не только для евреев, но и для представителей других наций («всякий язык будет исповедывать Бога» — Рим. 14:11).
Именно в этом состояло основное намерение Луки обратить свое внимание на этот дар, о котором другие книги Нового Завета даже и не упоминают. Это было выражением дружелюбия, принятия и отождествления с этими людьми, поэтому дар языков был для них не просто необъяснимым чудом, а именно признаком распространяемого на них спасения. Если же понимать подлинное выражение дара языков как «глоссалалию», тогда какое может быть в ней чудо или знамение, когда любой, поупражнявшись, может составить подобного рода абракадабру. Особенно хорошо это получается у полугодичных детей, однако никто из нас не считает их наделенными каким-то даром Духа Святого. Отсутствие смыслового содержания в современной практике языков побуждает серьезно засомневаться в том, соответствует ли она библейской форме выражения этого дара.
Это не означает, что за каждым случаем такого использования дара языков находятся злые силы. Психологи видят в нем лишь один из способов эмоциональной разрядки. Однако подобная практика может перерасти в чрезмерную и неконтролируемую зависимость от этого явления, что может позволить оккультным силам иметь доступ даже к внутреннему миру христианина. С другой стороны, дар языков относится к чудесам, которые тем не менее могут иметь и небиблейскую форму как своего происхождения, так и выражения, и только при столкновении с Божьим чудом уступают ему по силе (Исх. 8:18-19; Деян. 8:5-13).
Коринфское проявление дара языков не является параллельным тому, которым обладали апостолы. Некто считает его внутрицерковной или личной разновидностью дара языков, однако в 14-й главе Павел то и делает, что выступает против такого частного использования языков. В тех же случаях, когда он говорит о личном назидании от данного дара, речь идет о ситуации присутствия на собрании верующих просто иностранцев или обладателей дара языков без истолкователя. Причем обязательство истолкования распространено им как на пророчество посредством дара языков, так и на молитвы или пение (см. 1 Кор. 14:2,12-17,26-28). Текст 1 Кор. 14:15 говорит не только о возможности совмещения двух действий в молитве — говорить духом и говорить умом — но и требует этого.
В любом случае, стих Рим. 8:26 говорит о том, что Дух Святой не нуждается в «воздыхания» изреченных. Текст 1 Кор. 14:2 говорит о «тайнах» для других, а не для самого говорящего, потому что его никто не понимает. Однако если Павел настаивает на истолковании языков, значит Бог не хранит Свои «тайны» в секрете. Справедливости ради следует отметить, что современная практика «глоссалалии» не отвечает выдвинутому Павлом требованию молчать (или «говорить себе и Богу») без истолкователей, потому что само истолкование, не привязанное к конкретному «пророчеству» лингвистически, является собственным рассуждением, но никак не истолкованием слов других лиц.
Проведению различия между этими двумя языками в Новом Завете имеется одно текстуальное затруднение. Суть его касается смыслового значения важной для данной темы фразы «новыми языками» из Мк. 16:17. Все предложение звучит так: «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками…» Мы уже отмечали, что «знамения» в строгом смысле слова были признаком не личной веры, а истинной и единой для всех проповеди («слова» — Мк. 16:20). Но сейчас нас интересует слово «новыми».
Для передачи идеи новизны в греческом языке имеется два термина: «кайнос», т.е. «неизвестный, невиданный, уникальный» и «неос», т.е. «новый, молодой, только что сделанный». Разумеется, значения этих слов отличаются существенным образом, причем это отличие сильно влияет на понимание природы «языков». Если они были иностранными, значит их уже кто-то знал и необходимо использовать слово «неос», если же — совершенно неизвестными, тогда более уместно употребление слова «кайнос». Первое слово использовано, например, в тексте Мф. 9:17, говорящем о новых мехах: сами мехи то были известны, но новыми были те шкуры, из которых они были изготовлены. Так вот в тексте Мк. 16:17 находится слово «кайнайс» или «многими». Как это можно объяснить?
Первым делом можно указать на различие между предметами новизны. Нельзя сравнивать «мехи» с «языком», хотя бы потому, что слово «новый язык» в случае с людьми можно понять и чисто субъективно, т.е. новый для самого человека. Пожалуй Марк не придавал этому термину уникального значения. Везде в Новом Завете «языки» либо не имеют прилагательных, либо описываются как «иные» («разные»), поэтому не следует придавать этому слову в Мк. 16:17 отличного от их обычного значения. «Иные» совсем не похожи на «новые», ни в каком из вышеуказанных двух значений. Причем, в ряде древних греческих списков слово «новыми» вообще опущено. Одна из рукописей («С») довольно ранняя.
«Новый Завет» также назван «кайнос», однако он не был новым в смысле неизвестном доселе, так как был предсказан и описан рядом пророков Ветхого Завета. Но если Марк и считал его уникальным, то лишь в значении фактического проявления того, что хотя и было известно, но еще не стало реальным опытом христиан. Еврейское слово «йада» в этой связи лучше передает смысл «познания», т.е. испытания известного на собственном опыте. В этом смысле «кайнос» скорее наделен субъективным (переживаемым самими носителями дара языков), а не объективным (независящим от их опыта) значением. По этой причине Марк использовал слово «кайнос» для описания уникальности происхождения языков, а не их содержания.
Если понимать этот термин в субъективном значении, то не указывает ли это и на субъективную сторону использования самого языка? Нет, потому что мы говорим о слове «новый» для человека, а это отличается от субъективного использования самого языка: язык дан для использования лишь мною, но не другими. Хотя язык был новым для самих первых христиан, его знали их слушатели, но поскольку Марк говорит больше о чувствах верующих, а не неверующих людей, он, видимо, решил употребить слово «кайнас». Если бы он коснулся темы, как воспринимали этот язык его слушатели, было бы уместно употребить термин «неос». Сдругой стороны, «новые» языки в смысле «глоссалалии» или неграмматического звукоупотребления не было совершенно новым явлением в Древнем мире. Бессвязное бормотание практиковалось оракулами и представителями восточных мистических культов, так что перед Павлом стояла задача защиты церкви от такого рода языка (1 Кор. 10:20-21; 12:2).
Нельзя не учитывать и трудностей, вызванных данной точкой зрения. Предполагаемая уникальность марковой «новизны» вступает в противоречие с использованием самого термина «язык» во множественном числе (не «новый язык»). Слово «разделяющиеся языки» (Деян. 2:3) также говорит о множественности этого дара, т.е. множественности (пятнадцати, в данном случае) «языков». Мало вероятно, чтобы выражение «и почили по одному на каждом из них» (Деян. 2:3) свидетельствовало бы о том, что каждый апостол получил лишь один определенный язык, а указание «стали говорить на языках» употреблено в собирательном смысле. Данное разделение было лишь видимым: проявление визуально фиксируемого огня. Это также плохо согласуется с тем фактом, что среди присутствующих в день Пятидесятницы можно насчитать представителей пятнадцати народностей. Даже если и допустить возможность повторений или группировки языков (см. «Иудеи» — ст. 9), все же их число не удается свести к двенадцати.
Но если это было бы и так, тогда все равно не избежать вопроса: «Этот единственный язык является известным другим людям языком (т.е. апостольским) или языком неграмматическим (т.е. коринфским)»? Если единственный язык — это язык неопределенный и выше упомянутое допущение является оправданным, тогда все равно как возможно использовать его во множественном числе по отношению к одному лицу? Мало того, текст 1 Кор. 12:28 (ср. Деян. 2:4) говорит о «разных» языках не потому, что их носители разные, а потому, что разными являются сами языки, что нельзя применить к неграмматическому языку, который по сути один. Между тем Писание обычно говорит о даре языков во множественном числе. Мы приходим к выводу, что много может быть лишь грамматических языков (Деян. 2), а язык, выраженный в форме «глоссалалии» (имеется в виду коринфской), один (1 Кор. 14).
Если же этот единственный язык является грамматическим, то и в этом случае было бы странным применять к одному человеку сразу нескольких языков, чему тем не менее есть множество свидетельств. Хотя Писание говорит и об одном языке, например, при возвращении дара речи Захарии (Лк. 1:64; ср. Деян. 26:14; Иак. 1:26; 1 Пет. 3:10; 1 Ин. 3:18; 1 Кор. 14:14,19,26-27), но нельзя не замечать и случаи применения к одному человеку сразу нескольких языков (напр. 1 Кор. 13:1; 14:5-6,13,18). Лишь немногие из них можно истолковать в единственном числе. Например, 1 Кор. 12:10 говорит о носителе языка в единственном смысле («иному»), а о языках во множественном («языков»), хотя «иному» можно понимать и представительно, как группу лиц. Так же Павел указывает в 1 Кор. 14:18, что обладает несколькими языками.
Тем не менее, этой трудности можно избежать, считая многие языки грамматическими, т.е. известным вообще кому-либо из людей. В тексте 1 Кор. 14:18 Павел мог говорить таким образом об иностранных языках, включая и те, которые изучил с детства (ср. использование им священного иврита в Деян. 21:40; 22:2). В любом случае, вряд ли есть смысл говорить об использовании носителями этого дара лишь одного единственного языка. Такой поворот дела все равно не дает ответа на вопрос, почему Писание использует множественное число к языку, который не имеет признаков различия с подобными себе. Следовательно он отличен от остальных, т.е. иностранных или нормальных языков не лингвистически, а фонетически, не структурно однородно, а структурно уникально. При этом данная уникальность не может быть подтверждена словом «кайнос», как раз по причине ее множественности. Павел борется против нее, но не защищает. Поэтому трудно согласиться с тем, что Марк писал о «новых языках» как о совершенно уникальных и неизвестных, хотя для самого израильского народа такое выражение Духа Святого было действительно довольно необычным.
Учение Павла о языках ясно предполагает, что под правильным их использованием он понимает грамматические или иностранные языки. Именно такое их употребление наилучшим образом отвечало миссионерским, а не просто церковным и тем более личным задачам назидания (1 Кор. 14:22). Именно на вразумление «простолюдин» Павел направляет применение этого дара. Его должны понимать неверующие (недуховные), а не отнюдь верующие (духовные) люди. Это видно из характера его аргументации, изложенной в 1 Кор. 14:6-11:
«Теперь, если я приду к вам, братия, и стану говорить на незнакомых (слово «незнакомых» отсутствует в оригинале на протяжении всей 14-й главы — прим. Г.Г.) языках, то какую принесу вам пользу, когда не изъяснюсь вам или откровением, или познанием, или пророчеством, или учением? И бездушные вещи, издающие звук, свирель или гусли, если не производят раздельных тонов, как распознать то, что играют на свирели или на гуслях? И если труба будет издавать неопределенный звук, кто станет готовиться к сражению? Так если и вы языком произносите невразумительные слова, то как узнают, что вы говорите? Вы будете говорить на ветер. Сколько, например, различных слов в мире, и ни одного из них нет без значения. Но если я не разумею значения слов, то я для говорящего чужестранец, и говорящий для меня чужестранец».
В этом же смысле он и продолжает в 1 Кор. 14:16-19 и 23-25:
«Ибо если ты будешь благословлять духом, то стоящий на месте простолюдина как скажет: `аминь’ при твоем благодарении? Ибо он не понимает, что ты говоришь. Ты хорошо благодаришь, но другой не назидается. Благодарю Бога моего: я более всех вас говорю языками; но в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке».
«Если вся церковь сойдется вместе, и все станут говорить (незнакомыми) языками, и войдут к вам незнающие (не иностранцы, а приближающиеся к Богу или заинтересованные посетители — прим. Г.Г.) и неверующие, то не скажут ли, что вы беснуетесь (греч. «маинэс(т)э — «безумствуете»)? Но когда все пророчествуют, и войдет кто неверующий или незнающий, то он всеми обличается, всеми судится. И таким образом тайны сердца его обнаруживаются, и он падет ниц, поклонится Богу и скажет: истинно с вами Бог».
Нам могут возразить, что Павел исправляет ситуацию с языками, но не отрицает их использование полностью. Действительно, Павел не запрещает коринфянам говорить на языках, но каких? Он разрешает им говорить не их языками, а языками апостольского типа (1 Кор. 14:39). Оба эти вида языков практиковались в одном ряду так, что их можно было разделить лишь через установление ограничений: говорить по одному и только с истолкователем. Эти ограничения были безопасны для библейской формы языка и отменяли полностью небиблейскую. С другой стороны, также нельзя было запрещать молиться иностранцам, которые «назидали себя и Бога», хотя для других их «разум оставался без плода». Мало того, дар языков был предназначен именно для них.
Следовательно, дар истолкования (греч. «хэрменэу(о)» — «переводить») есть обычный дар переводчика, когда человек вдруг начинал понимать и пользоваться языком, на котором не говорил прежде (возможно, даже лишь понимать, но не говорить на иностранном языке). Однако этот дар позволял лишь передавать чужую речь людям. Ни получать сверхъестественные откровения от Бога, которые согласно Мк. 16 еще продолжались в то время, ни подтверждать их чудесами такой человек не мог. Нужно отдать должное мудрой стратегии Павла: никакой переводчик не мог истолковать язык, основанный на явлении коринфской «глоссалалии», от которого апостол старался сохранить церковь.
Дар истолкования находился в униженном положении у коринфян, а такого рода его возвышение Павлом сводило на нет все небиблейские проявления дара языков. До Павла вообще в нем не было никакой нужды, кроме как при переводе иностранцев, после Павла он стал важен, поскольку теперь получалось, что церковь должна была допускать в своей среде проявление лишь тех языков, которые либо не нуждались в истолковании (переводе), либо были бы просто иностранными. «Личное» же их использование могло лишь ограничиваться целями внутреннего рассуждения и не больше.
И уж совсем мы не видим в Писании свидетельств в пользу того, чтобы верующие на ряду с обычными молитвами практиковали молитву в форме экстатического состояния сознания. Выражение «они напились сладкого вина» (Деян. 2:13) было насмешкой, а не высказыванием серьезного удивления. При этом его произнесли явно не те же люди, которые понимали сказанное (Деян. 2:11). Ответ Петра в защиту от этого обвинения указывает на содержательный характер речей апостолов («вразумляемы будут», «и будут пророчествовать» — Деян. 2:17-18). Пьяными они показались лишь людям, не понимавшим каждый отдельный язык, используемый апостолами в отдельности.
Дар говорения на языках был совмещен либо с апостольским даром, либо с даром пророчества или проповеди (ср. Деян. 2:18,21). Дар языков без перевода в церкви — явление необычное в глазах Павла. Если он возможен, то только для личного использования, что само по себе уже было чем-то внутренне противоречивым, не выполняя функцию «знамения» или назидания других. Если дар языков в его «личном» применении понятен для человека, его практикующего, тогда последний, скорее всего, способен и истолковать его другим, ведь он сам не нуждается в таком истолковании. Иными словами, он может получать какие-то откровения от Бога, однако уже одно то, что они передаются на понятном ему языке, делает не нужным наделение его даром не только истолкования, но и самого языка. Он просто принимает откровения на том языке, который знает.
Нет никакой проблемы в том, чтобы видеть в новозаветном даре языков пользу назидания от «говорения» как для других людей, так и для самого говорящего. Если бы апостолы не понимали того, что произносили и, что понимали другие люди, тогда они сами бы нуждались в даре истолкования. Однако поскольку он им, скорее всего, и не был нужен, мы говорим, что сами апостолы прекрасно понимали, что говорят «о великих делах Божьих». Чудо состояло в том, что их уста передавали их мысли на другом языке. Вот почему этот дар назван не даром «понимания» или «слышания», а именно даром «говорения». В любом случае, использование дара языков в «личных» целях противоречит природе самого этого дара и является лишь теоретической возможностью, которую Павел гипотетически допускает, но не одобряет. Скорее всего, с «личным применением» данного дара он обращается к другой ситуации — ситуации с участием в богослужении иностранцев, что, конечно же, также требовало определенной реакции со стороны Павла.
По этой причине текст 1 Кор. 14:2 должен скорее всего относиться к ситуации посещения собрания верующих обычными иностранцами, как частном аспекте поддержания общего порядка в церкви. При этом, как мы уже отмечали, скорее иностранец нуждался в соответствующем «говорении», чем «говорящий» в соответствующем «слушании». С самим иностранцем не происходило никакого чуда, он удивлялся не собственному слушанию, а именно речи говоривших.
Сказанное имеет значение и по отношению к требованию Павла «молиться (петь) умом» (1 Кор. 14:15), «плод» которого выражается, как следует из Его слов, в принесении пользы лишь слушателям, но не лишь себе лично. Иностранец может назидать себя в личной молитве, но это — не случай «личного» использования дара языка. Любое «личное» применение дара языка предполагает обладание даром истолкования, на что указывает желание Павла подчинить этот процесс контролю со стороны ума самого человека, церковного порядка и духовной целесообразности. Слова «хотя дух мой и молится» (1 Кор. 14:14) не являются разрешением Павла на «личное» использование дара языка. Они указывают лишь на вероятность такой практики, причем практики вредной для всей общины и каждого отдельно взятого ее представителя.
Если это и возможно, то лишь